К оглавлению книги Н.Лейбович "Новые исследования книги Бытие в свете классических комментариев"

      Книга Бытие / Недельный раздел Ваэра

"Бог высмотрит себе агнца для всесожжения, сын мой"  (Бытие гл. 22)


     История жертвоприношения Ицхака хорошо известна. Мы знаем, что было сказано Авраhаму, знаем и то, что он отозвался на призыв одним единственным словом: 'hинени' ["Вот я"]. Мы знаем, каково было требование и каков был ответ.

22:3И ПОДНЯЛСЯ АВРАhАМ РАНО УТРОМ  
И ОСЕДЛАЛ СВОЕГО ОСЛА, И ВЗЯЛ  
ОН ДВУХ ОТРОКОВ С СОБОЮ,    
И ИЦХАКА, СЫНА СВОЕГО, И НАКОЛОЛ    
ДРОВ ДЛЯ ВСЕСОЖЖЕНИЯ, И ПОДНЯЛСЯ,    
И ПОШЕЛ НА МЕСТО,
О КОТОРОМ СКАЗАЛ ЕМУ ГОСПОДЬ.  : 

     Здесь не описываются мысли и переживания Авраhама, здесь нет монологов и диалогов. И вот наступает третий день путешествия. Эти три дня в дороге мидраш описывает так:
     Мидраш Танхума, Вайера, 22:

И ПОДНЯЛСЯ, И ПОШЕЛ НА МЕСТО,    
О КОТОРОМ СКАЗАЛ ЕМУ ГОСПОДЬ.
     В пути опередил его Сатан и предстал перед ним в образе старца, и сказал ему:
     - Куда ты идешь?
     - Молиться, - отвечал тот.
     - Тот, кто идет молиться - зачем ему брать с собой огонь, нож и дрова?
     - А вдруг придется задержаться на день-два, резать скот, печь хлеб и есть?
     - Старик! - сказал Сатан. Разве не был я там в ту минуту, как сказал тебе Благословенный: Возьми сына твоего... Неужели такой человек, как ты, в старости пойдет и погубит своего сына, который дан был ему в сто лет?
     Другую версию приводит мидраш Ялкут Шимони:
- Старик! Затмился твой ум! Сын, который дан тебе в столетнем возрасте - его ты ведешь на заклание?
     - Да, - отвечал тот.
     - А если впереди еще большие испытания - сможешь выдержать?
     - И еще больше, - был ответ.
     - Завтра скажут тебе: ты убийца, ты пролил его кровь!
     - Все же - да, - отвечал тот.
     Увидев, что его не слушают, пошел Сатан перед ними и обратился в многоводную реку. Сошел Авраhам в воду, и дошла вода ему до колен. Сказал отрокам:
     - Идите за мной!
     И пошли они вслед за ним. На середине реки вода дошла Авраhаму до горла; в тот час обратил Авраhам взор к небу и сказал:
     - Владыка мира! Ты избрал меня, чтобы открыться мне, и сказал: Един Я, и ты - единственный, через кого мир познает Мое Имя; принеси же Ицхака в жертву Мне на горе. И не стал я медлить, исполняя Твое повеление. Но достигли воды души моей; если я или Ицхак, сын мой, - кто-то из нас утонет, то кто исполнит Твое слово, кто провозгласит единство Имени Твоего?
     Ответил ему Святой, Благословен Он:
     - Клянусь твоей жизнью, что через тебя откроется единство Моего Имени в мире!
     Немедля прикрикнул Святой, благословен Он, на источник, и тот высох, и встали они на тверди.

     Каков смысл этого мидраша? Как и во многих других местах, диалог здесь - не что иное, как проекция вовне событий внутреннего мира. Сатан в образе старца - это внутренний голос, звучащий в душе самого Авраhама в течение этих трех дней. Одно за другим одолевают его сомнения. Звучит голос отцовской любви: "Сын, который был дан тебе в сто лет"; вслед за ним подает голос нравственное чувство: "Завтра скажут тебе: ты убийца, ты пролил его кровь!" Философ, познавший своего Создателя и пути служения Ему, спрашивает: Тот, кто идет молиться - зачем ему брать с собой огонь, нож и дрова?" Но все это - речи Сатана. "Увидев, что его не слушают, пошел [Сатан] перед ними и обратился в многоводную реку". Что это, как не встающие на твоем пути объективные преграды и помехи, за которые можно ухватиться как за отговорку: "Я хотел, но не смог по не зависящим от меня обстоятельствам". В мидраше это естественные преграды, останавливающие человека в пути; в современной литературе - скажем, в рассказах Агнона - это может быть транспорт, например, последний автобус, на который опаздывает герой, или внезапный перебой в работе электросети, или несговорчивый чиновник в учреждении и вообще бюрократический механизм, которому подчинено наше общество. Но так или иначе, всегда есть соблазн сказать: я и вправду хотел пойти и исполнить свой долг, но что делать? Видно, так суждено свыше. - Но разве мог Авраhам дойти до горы Мория, когда на пути его разлилась река? Тот, кто действительно хочет, тот, кто на все речи Сатана отвечает: "Все же - да", - тот войдет в воду до колен и до горла. Ни река, ни любая иная преграда не могут ему помешать услышать голос Всевышнего. "Немедля прикрикнул Святой, благословен Он, на источник, и тот высох, и встали они на тверди".
     Но уяснив себе смысл мидраша, мы задаемся новым вопросом: почему мудрецы сочли нужным добавить весь этот рассказ к лаконичной речи Писания, соткав поверх нее эти красочные образы? На этот вопрос мы сможем ответить, обратившись к книге современного литературоведа Э.Ауэрбаха "Мимесис" 1. Характеризуя стиль Торы, Ауэрбах противопоставляет его художественному стилю Гомера.

22:1ПОСЛЕ ЭТИХ СОБЫТИЙ    
БОГ ИСПЫТЫВАЛ АВРАhАМ   
И СКАЗАЛ ЕМУ: АВРАhАМ   
И СКАЗАЛ ОН: ВОТ Я  : 
     Уже само начало [рассказа о жертвоприношении Ицхака] вызывает недоумение. Где находятся собеседники? Этого текст не объясняет. Конечно, читатель понимает, что они не находятся в одном и том же пространстве на земле, что Бог должен был совершить некий прорыв в нижний мир, чтобы говорить с Авраhамом. Где Он, откуда раздается голос, говорящий с Авраhамом? Об этом ничего не говорится. Где находится Авраhам? И об этом мы ничего не знаем. Авраhам говорит: 'hинени' - "Вот я!", - но это слово указывает не на некое реальное место, в котором находится Авраhам, а на моральную позицию, которую занимает Авраhам по отношению ко Всевышнему, воззвавшему к нему. Авраhам как бы отвечает: "Я жду Твоих велений". Где же действительно находится Авраhам - в БеэрШеве или в каком-то ином месте, в доме или под открытым небом - это не разъясняется, это не имеет значения для Писания и неизвестно читателю. Неясным также останется и то, чем занимался Авраhам в тот момент, когда к нему воззвал Всевышний. Об Авраhаме не сказано ничего конкретного, кроме его ответа-отклика Богу: 'hинени' - "Вот я!" - это слово как бы подразумевает энергичный жест, выражающий готовность выполнить Божественную волю, но дорисовать эту картину предоставляется читателю.
     Первые предложения кажутся мало связанными между собой. Немыслимо, чтобы здесь появились описания предметов домашнего обихода [как в эпизоде из "Одиссеи", который Ауэрбах анализировал ранее - прим. пер.] пейзажей, которые обозревают путники по дороге к месту назначения, описание осла или рабов, сопровождающих караван; немыслимо, чтобы тут было рассказано, какими вещи и как именно пользуются путники, по какому случаю и где эти вещи были приобретены. Здесь не могут появиться эпитеты: есть только отроки, нож, дрова и огонь - и ничего более. Вещи должны служить только той цели, которую поставил Всевышний, а как они могут быть использованы кроме этого и как ими пользовались ранее - неизвестно.
     Пройдена большая часть пути; но и о нем не рассказано ничего, кроме того, что он продолжался три дня, да и об этом говорится в весьма загадочных выражениях. Авраhам со своими спутниками отправился в путь "рано утром" и идет "на то место, о котором сказал ему Господь". "И на третий день поднял Авраhам глаза свои и увидел это место издали". И то, что он поднял глаза на некое указанное место - вообще единственное движение, которое упоминается на всем протяжении пути. Хотя это движение мотивируется, очевидно, тем, что указанное место находится высоко на горе, сама исключительность этой детали только подчеркивает впечатление пустоты дороги, оставшейся позади. Как будто до того, как поднять глаза, Авраhам ни разу не посмотрел ни налево, ни направо, подавив в себе всякое проявление жизни, кроме одного - шагать и шагать вперед. Его путешествие - это безмолвные шаги через неопределенность, задержка дыхания, лишенный настоящего процесс перехода от прошлого к будущему, измеримая, но ничем не заполненная длительность. Три дня! Такие три дня прямо-таки требуют толкования.
     Начались эти три дня "рано утром"; но когда "на третий день поднял Авраhам глаза свои и увидел это место" - в какое время третьяго дня это было, не сказано ничего. Конечно, это не могло случиться в конце дня - ведь у него еще оставалось время, чтобы подняться на гору и совершить жертвоприношение. Но ведь и слова "поднялся Авраhам рано утром" сказаны не для того, чтобы определить точные временные границы действия, но ради их морального значения: рано утром подразумевает строгость, точность, педантичность послушание Авраhама, подвергаемого испытанию. Горьким было его пробуждение в то раннее утро, когда он седлает своего осла, зовет отрока Ицхака и отправляется в путь. Но он принимает эту горечь, он шагает вперед вплоть до того самого момента в третий день, когда он "видит место". Откуда он идет, мы не знаем, но цель путешествия обозначена: это место 'hашем ире' ["Бог усмотрит"] в стране Мориа. Какое именно место называется так, не установлено. Как слова "рано утром" не определяют время, так и название "Бог усмотрит" не определяет точку в пространстве, являющейся целью земного путешествия; оно имеет значение не потому, что обозначено на географической карте наряду с другими названем, а потому что именно оно указано Богом и связано с Ним. Всевышний избрал это место для действа, которое должно здесь разыграться - и потому оно названо по имени.
     В рассказе появляется и третий персонаж - Ицхак. Если Бог и Авраhам, отроки и осел, нож и дрова просто названы без каких-либо эпитетов и характеристик, то Ицхак, напротив, удостоился дополнительного описания. Бог говорит: "Возьми сына своего, единственного, которого ты любишь, Ицхака".
     В заключение своего анализа Ауэрбах делает вывод: Тора опускает все детали, все описания, которые могли бы дать конкретную, ощутимую картину происходящего: она "выделяет только то, что важно для конечных целей действия, все остальное скрыто во мраке; мысли и чувства не высказаны, их лишь подсказывает нам молчание и отрывочные слова". Это, в сущности, ответ на наш вопрос: для чего наши мудрецы сочли нужным увенчать историю о жертвоприношении Ицхака короной Агады - диалогами Авраhама и Сатана, а позже (в той части Мидраша Танхума, которую мы здесь не привели) - диалогами Сатана с Ицхаком и Авраhама с Ицхаком - в то время как в самой Торе этому посвящены всего лишь несколько стихов - немногих, но насыщенных глубоким содержанием.
     Повествование в Торе, как говорит далее Ауэрбах, всегда многослойно; сравнивая его с гомеровским эпосом, литературовед говорит: "Библейские герои очерчены "темнее", чем у Гомера, у них больше глубины во времени, в судьбах и в сознании; хотя их обычно занимает то или иное событие, но они никогда не предаются ему без остатка, так, чтобы забыть, о том, что было с ними прежде и в других местах; их мысли и чувства многослойнее, запутаннее, переплетеннее". В повествованиях Торы содержится "учение и обетование, и именно отсюда берет начало непроницаемая мгла заднего плана: в этих рассказах всегда есть второй, скрытый смысл".
     Вся история жертвоприношения представляется загадочной:и появление Бога в начале и в финале, и конкретно-реальные детали, и психология действующих лиц (которая никак не раскрывается) нуждаются в разъяснении и толковании, они как бы взывают к комментарию.

     Здесь мы можем найти ответ на вопрос, для чего существует мидраш. Но тогда возникает еще один вопрос: откуда он берется? Если верно, что в Писании мысли и чувства почти никогда не находят словесного выражения, душевная жизнь героев остается загадкой, будоражащей мысль читателя и комментатора; если правда, что смысл повествования всегда многослоен и далек от поверхности - как могут мудрецы описывать в мидраше внутреннюю борьбу Авраhама с шепотом Сатана, поднимающимся из глубин его души: "Сын, который дан тебе в сто лет - его ты ведешь [на заклание]?!"
     Ответ таков: из одного-единственного диалога, который на протяжении всей этой истории, на протяжение всего трехдневного пути, долгого, молчаливого, мрачного, - ведут Авраhам с Ицхаком.

22:7И СКАЗАЛ ИЦХАК АВРАhАМУ,    
СВОЕМУ ОТЦУ, И СКАЗАЛ: ОТЕЦ МОЙ!    
И СКАЗАЛ ОН: ВОТ Я, СЫН МОЙ!    
И СКАЗАЛ: ВОТ ОГОНЬ И ДРОВА -    
ГДЕ ЖЕ АГНЕЦ ДЛЯ ВСЕСОЖЖЕНИЯ?  :  
22:8И СКАЗАЛ АВРАhАМ:   
БОГ УЗРИТ СЕБЕ АГНЦА   
ДЛЯ ВСЕСОЖЖЕНИЯ, СЫН МОЙ.  

     В этом диалоге, как и во всей главе, Ицхак все время называется "сыном": "сын твой, сын его, сын мой". Ицхак, в душу которого постепенно закрадывается догадка, охвачен внезапным ужасом и ищет поддержки в единственном, за кого он может ухватиться в этом мире - за отца. "И сказал Ицхак Авраhааму, своему отцу, и сказал: отец мой!" И Авраhам, который знает, куда они идут, оборачивается к нему, чтобы успокоить: "Вот я, сын мой!". В конце своей речи Авраhа снова говорит Ицхаку: "Сын мой". Авраhа уже приподнял завесу над разгадкой тайны, намекая на страшную истину, которая остается истиной, несмотря на то, что он знает: перед ним - "его сын".
     Обратим внимание на то, что этот единственный диалог между отцом и сыном как бы заключен в рамку. Перед ней Авраhам расстается со своими спутниками, отроками, (мы могли бы сказать: со всем окружавшим его миром); сказано так: "И шли они оба вместе". Они оба молчат: на одном все бремя страшного знания, со вторым вся наивность незнания - и все же они идут "вместе". Ицхак задает вопрос, слышит и понимает ответ Авраhама, одновременно уклончивый и прозрачный, - и вслед за тем мы снова слышим: "И шли они оба вместе". Как говорит Раши, "Ицхак понял, что он идет на заклание, [но и теперь] "шли они оба вместе", единодушно".
     

1Книга Ауэрбаха переведена на русский язык А. В.Михайловым. См. Ауэрбах Э. Мимесис. "Изображение действительности в западноевропейской литературе" Пер. с нем. М., Прогресс, 1976. Отрывок, который цитирует Нехама Лейбович, переведен нами заново [прим. пер.]
Продолжение